Зимовка на полярной станции Муостах

 

1 сентября [1935 г.]
Ночь. Тихо. Слышу, что меня кто-то зовет. Оглянулся, смотрю – стоит Лебедев и говорит: «Собирайся. Сейчас ночью мы поедем на о-в Муостах на буксире «Чайка». Пришлось встать ни свет ни заря. Собрал кой-какие вещи, забрали ещё продуктов и на шлюпке перевезли их на «Чайку».

Было совершенно тихо. Вместе со мной поехали также начальник зимовки Тикси Д.Я.Гонцов, старший геофизик С.В.Шимановский, старший гидролог Николай Жемчужин, механик острова Мостах В.Николаенко. Тов. Лебедев, помощник начальника, перед отъездом сказал нам, чтобы мы не опускались и имели всегда нормальный вид («брейтесь и т.д.).

Всего ехали мы на «Чайке» два с половиной часа. Высадились на берег и, захватив продукты, мы направились к дому. Входим в одну дверь: стоит движок небольшой. Входим дальше в дверь из одеял. Знакомлюсь с метеонаблюдателем Голубевым.

Опишу вид дома, в котором, наверное, придется прожить два года. Пола почти нет, стены не конопачены, одна только рама, и та – половина без стекол. В потолке видны щели и крыши тоже нет. Вывод: жить в этом доме немыслимо! Надо его ремонтировать, и как можно скорее.

2, 3 и 4-го ходим по острову и подбираем все доски, которые вынесло море на берег. Очень много плавника, так что дрова на зиму будут. Сегодня, 4 сентября [1935 г.], решил написать письма домой и всем знакомым: ввиду сильного и холодного восточного ветра работать не пошли.

21 сентября [1935 г.]
Прошло двадцать дней, как мы живем на острове. Все эти дни мы готовимся к зиме, и к 13-ому числу уже настлали пол. После этого взялись за потолок: перебрали его, сверху насыпали песку. Дело теперь за крышей, но сильные восточные ветра, которые сейчас уже дуют с пятидневку (12-13 метров в секунду) не дают её доделать.

До 17 сентября вместе с нами жили работники, обслуживавшие маяк. Это – Максим Сергеев, Андрей Васильевич Перевалов (якут). И вот, сидя вчетвером вечером около печки вдруг открывается дверь и входит человек. Он объявил, что приехал, чтобы снять работников с маяка и увезти их в Якутск.

И вот мы с ними простились, и нас во всем доме осталось двое, то есть механик Николаенко и я. Стало свободнее и тише. Я ежедневно веду метеорологические наблюде-ния. В программе ещё мало значений, так как термометры без сертификатов, дождемер без защиты, а флюгер еле вращается – вот и всё.

Нас сильно волнует, почему к нам до сего времени не приехали и не завезли нам ни метеооборудование, ни радио, и даже не привозят продуктов, которые у нас уже заканчиваются. В то время, когда здесь был начальник Д.Я.Гонцов, он заявил: «Через три-четыре дня мы приедем обязательно», а вот прошло уже двадцать дней, а они и не думают ехать к нам. Мне уже кажется, а не собираются ли они отменить эту зимовку на этот год.

Настроение пока хорошее, и скучать было некогда. Лишь только часто вспоминаю о знакомых, о семье Фетисовых, Аве… Писем ещё ни от кого не получал.

Во время сильного ветра сижу около железной печи и читаю книги. Сегодня в особенности сильный ветер, сильные и громадные волны лезут на берег. И как приятно стоять и смотреть на это взбушевавшееся море!

22 сентября [1935 г.] Когда снимали работников с маяка, то начальник Гидрографического управления т. Пестов попросил механика, т. Николаенко, поработать несколько ночей на маяке, чтобы на нем был свет, так как, возможно, ещё будут проходить суда.

По состоянию мотор очень плохой. Или уж такой механик: не может работать, а всю вину сваливает на мотор. В общем заводим его по часу, а то и два. И вот сегодня, навертевши вечером досыта ручку у мотора, я измучился, как черт, и решил лечь спать. А он [Николаенко] один остался заводить его. Не могу точно сказать, сколько он времени его заводил, но когда он меня разбудил, свет уже горел в комнате, так как часть энергии от мотора мы употребляем для освещения в комнате.

Николаенко мне сообщил, что он на море видит огни (вероятно, катер), которые движутся в нашу сторону. Но ветер ещё не стих. Сильные ветра разгоняют волны, кото-рые свирепо лезут к нам на берег и как бы хотят захватить с собой нашу маленькую хи-жину. Но до неё далеко, и из этого ничего не выйдет.

Я встал, оделся и вышел: действительно пришел катер, и он уже встал на якорь недалеко от берега. Я очень обрадовался, что наконец-то к нам приехали. Но вот беда: как они смогут добраться до берега в такую ненастную погоду?

Вдруг огни на катере погасли, и стало так темно, как будто бы и никто не был здесь и нам, наверное, всё показалось… Но нет, они, видно, решили лечь спать, а завтра с утра, возможно, что и успокоится море и они приедут к нам на станцию.

Так оно и вышло. Утром непогода утихла, и мы теперь видим, что на катере зашевелились, загремели, и через небольшой промежуток времени от катера отошел баркас (громадная лодка), заполненный людьми и грузом. Скоро они подъехали и высадились на берег. Здесь приехали мои друзья – Борис Дромбович и Володя Тавровский, а также старший гидролог Николай Павлович Жемчужин. Приехал А.А.Хромешин, Лебедев, бу-дущий радист у нас на Мостахе – Колобродов, механик с катера т. Малиновский и его помощник Виктор (между прочим, он очень хороший парень), и ещё приехал геофизик для установки метеорологической станции С.В.Шимановский.

Была радостная встреча. Они интересовались, как мы здесь живем вдвоем. Оказывается, произошло некоторое изменение в составе нашей зимовки, и вот какое: по приказу на нашей зимовке должен был быть и старший по зимовке, и радиотехник товарищ Кондрашев, но ввиду того, что он приехал с женой (для работы счетоводом в порту), то уезжать от неё за 50 км ему, наверное, не захотелось, поэтому он от этого дела увильнул, а вместо него прислали радиста Колобродова, а старшим по зимовке назначили нашего механика Николаенко. Я очень душевно недоволен, что его назначили старшим, так как он мелочный человек. И вообще очень будет с ним тяжело зимовать: за каждую мелочь он ругается как ломовой. Но поживем, там узнаем. И если он такой и останется, тогда уж будем действовать иначе – через комсомол и партячейку.

27 сентября [1935 г.]
Прошло четыре дня, как у нас идет бурная стройка. Идет установка радиоаппаратуры, метеоприборов, нового мотора. «Новый мотор» – как это хорошо звучит! Может быть, его легче и меньше придется заводить.

И вот сегодня снова пришел катер, но уже за людьми, которые здесь были [нужны] только для помощи и для установки метеорологических приборов. На катере приехал Д.Я.Гонцов.

И вот все мы собрались около станции, подняли флаг, и начальник Д.Я.Гонцов произнес небольшую речь о значении нашей станции на севере и что эту станцию с сего дня считать открытой. В честь этого полетело громкое «ура» и залпы выстрелов.

К вечеру все уехали, и нас осталось трое. Правда, это ненамного, но всё-таки больше двух.

1 октября [1935 г.]
Связи нет: Колобродов не может её наладить. Море замерзает, температура ниже 0°C. Жизнь пошла по-прежнему: дооборудовали комнату и пристройку для продуктов.

21 октября [1935 г.
] Да, много дней я не писал, но что сделаешь, когда почти каждый день – авральные работы! И вот сегодня их нет, потому что сегодня наш начальник Николаенко ушел на полярную станцию Тикси. Ушел он по причине того, что нет связи, так как Колобродов не может её наладить.

22 октября [1935 г.]
Итак, нас опять двое. Ох, уж лучше бы одному остаться, чем оставаться с таким человеком, как Колобродов! Он, чувствуя, что его отсюда снимут как не справившегося с работой, все время ходит хмурый, мало разговаривает, и вообще он малоразвитый парень, или, может быть, всё не так, но я этого не думаю.

Светит северное сияние, на улице тихо, и вот, сидя ночью около дома, невольно вспоминаю мое родное село Спас, моих родных и знакомых… Вот опять мысль останови-лась на доме, где живут хорошие, добрые люди. Как много они мне помогли в тот момент, когда мне было трудно! И мне этого не забыть никогда. Это дом, где живет семья Фетисовых – дом, в котором я провел два года молодой жизни. Как далеко они сейчас! Тысячи километров отделяют меня от них. Между нами выросли ледяные поля, и трудно теперь сказать, когда мы увидимся. Но мы всё же увидимся. Хочется мне, чтобы Борис и его милая мамаша, которую я люблю как родную, постояли бы вместе со мной, полюбовались бы северным сиянием, которого там, в Москве никогда нет. Так же далеко где-то Ава. Очень интересно, что она сейчас делает…

26 октября [1935 г.]
Сегодня приехал начальник зимовки Николаенко, привез с собой метеоролога – моего приятеля Юрия Романенко и радиотехника Ваню Шалагинова вместо Колобродова. На следующий день Колобродов уехал на собаках. Теперь связь налажена. Послана первая телеграмма с Мостаха домой брату Косте.

1 ноября [1935 г.]
Связь налажена. Ежедневно четыре раза в день посылаем метеосводки. Ваня работает хорошо. Он мне очень и очень понравился. Он очень хороший товарищ, и я его полюбил как лучшего друга нашей зимовки. Мне кажется, что моя любовь к нему так и останется до конца зимовки, ибо лучшего товарища и друга, как он, на зимовке найти трудно. Что касается товарища Николаенко, то он стал относиться [к нам] лучше.

6 ноября 1935 г.
Все эти дни мы готовились встретить праздник 18-ой годовщины Октября. Здесь на севере вчетвером мы готовимся встретить его как следует. Очень много по этому поводу разговоров: как его провести. Пурга, начавшаяся ещё вчера, не стихает, а наоборот усили-вается, доходя до 28 м/сек. Такого ветра в Москве никогда не будет, да ещё со снегом, но нам это сейчас не может помешать, ибо мы с Юрием – метеорологи, и нам необходимо выходить на улицу, идти на метеоплощадку и делать наблюдения. Всё время ходим вдвоем, чтобы быстрей провести наблюдения.

И вот мы решили, что завтра с утра дома будем праздновать этот праздник, а сегодня в обед решили предварительно выпить. Развели спирта и по стаканчику (психрометрическому) выпили.

Ваня Шалагинов выпил больше всех и через некоторое время стал уже похож на выпившего. Ваня стал усиленно возиться у радиоприемника. В это дело влез товарищ Николаенко: он запрещает Ване слушать другие станции. И вообще – весь этот день мы почему-то все ругались. В конце дня мы сидели злые и уже больше не думали о празднике, а товарищ Николаенко, вместо того, чтобы погасить огонь, ещё сильнее его разжигал, так что уже было видно, что праздник пройдет плохо.

7 ноября [1935 г.]
Непогода стихла, словно знала, что мы готовимся встретить Октябрь. Но, увы, как плохо прошел у нас праздник! С утра – чай на столе и всё самое лучшее, что есть у нас: белый хлеб с изюмом, вино, сыр, масло, колбаса, печенье, конфеты, галеты и даже по плитке шоколада и по десять хороших папирос («Нева»).

И вот, сидя здесь, я пишу дневник, а сам покуриваю папиросу. Ни у кого нет настроения после вчерашнего дня. Все расселись по своим углам и заняты своими мечтами. Я лишь могу записать свои, ибо кто знает, что они сейчас думают…

Я думаю о следующем: что где-то далеко на юг за этими ледяными полями, за много тысяч километров, в Москве, готовятся встретить праздник. Сейчас дома тоже справляют праздник, и вот через несколько часов, а может быть и сейчас, колонны демонстрантов идут по Красной площади, доказывают свою преданность нашей Партии, готовые в любой момент пойти на защиту нашей Великой Родины. На трибуне наши любимые вожди: Сталин, Молотов, Ворошилов, Калинин, Микоян, Каганович. О, как хорошо бы быть вместе с ними в Москве. Но ничего не сделаешь: мы в Арктике, мы идем тоже вместе с ними, мы живем одной семьей и у нас одни цели, несмотря на то, что мы так далеко от них. Но одно плохо – то, что сегодня так плохо проходит наш великий праздник.

С Ваней Шалагиновым мы живем очень дружно. Я не знаю почему, но я пишу от сердца, что у Вани хороший характер, и мне кажется, что с ним я буду всегда в хороших отношениях и в трудный момент он мне поможет.

Давно послал телеграмму брату Косте, но ответа всё нет. Сегодня послал ещё приятелю Борису телеграмму. Но буду ждать: может быть, скоро придет ответ, а то ведь уже три месяца я не имею никаких сведений.

13 ноября [1935 г.]
Настала хорошая погода, светит северное сияние. Жизнь опять пошла по-старому. Дежурство ведем по суткам. Через трое суток дежурим по кухне: готовим обед, чай и ужин. Ваня сегодня весь день возится с радиоприемником. Настроение у него сходное, иногда что-нибудь скажет посмешнее. Если бы его не было здесь, то было бы ещё скуч-нее. Он всё время сидит у радиоприемника иногда сообщает наши новости, что поднимает дух и настроение.

Сегодня я с Ваней сыграл в «струнном оркестре»: он на балалайке, а я на гитаре. Вышло недурно, несмотря на то, что мало у нас вещей для игры.

В десять часов вечера получил телеграмму, но она такая странная и от кого она – даже не пойму, и я её даже не принял. Вот она какого содержания: «ТИКСИ БАЛЫГИНУ ТЕЛЕГРАММУ ПОЛУЧИЛИ ПАПА БОЛЬНОЙ НА ПЕНСИИ У НЕГО РАК МАМА». Вот и пойми её: папа болен, а его уже два года как нет, он умер. Думаю только, что если от семьи Фетисовых. Но почему пишет мамаша, а не Борис? Вот странно. А от родных не получал ни одной. Даже не знаю, как живут Николай и Сашка, а также и моя мамаша. Посылаю ещё одну телеграмму. Что уж из этого получится, не знаю.

20 ноября [1935 г.]
Наступила полярная ночь. Солнце больше уже не восходит, но днем ещё пока немного светло – как в Москве во время сумерек.

Сегодня тихий день, но я не ожидал, что такой день, как сегодня, принесет нам, вернее лично мне, тяжелое чувство. И вот этот день прошел, но я не могу ещё успокоиться и кое-как пишу этот дневник. Откладывать это нельзя, ибо завтра уже его так не опишешь.

Опишу всё подробно. Дело было так: сегодня после завтрака мы решили пойти за льдом на пруд. Дежурный метеоролог сегодня Юрий Романенко. Он составил метеорологическую сводку и передал её на рацию радиотехнику Ване Шалагинову. Передача сводки была назначена на 8 ч 30 мин, но по каким-то причинам рация Тикси не явилась, и сводка не была передана.

Юрий запросил у Вани Шалагинова причину задержки сводки, но Ваня говорит, что причину он не скажет. И вообще он говорит, что он никогда не скажет все причины задержки, ибо это есть секрет по радио.

В общем у них вышел спор, правда, недолгий, но это уже не первый раз из-за этих метеосводок. После завтрака Николаенко оделся и пошел за льдом. Вслед за ним пошли Юрий и я, а Ваня остался дома, так как он дежурный по столовой.

Я догнал товарища Николаенко и завел с ним разговор по поводу того, как можно было бы сделать так, чтобы вообще у нас не было ругани, хотя бы из-за этих метеосводок. Он сказал, что надо давать ему расписываться в получении сводки и более ничего. Я с этим согласился, и больше у нас никаких разговоров не было.

Наколов льда, я и Юрий пошли посмотреть на наши капканы, установленные несколько дней назад, а Николаенко сразу пошел домой со льдом.

Мы проверили капканы и убедились в том, что в них ничего нет. Мы вернулись на пруд за ведрами, в которых находился лед, взяли их и направились к дому. Николаенко уже скрылся из виду и уже был, наверное, дома. Вот только сейчас, идя со льдом, я подумал, что он может черт знает что наговорить Ване с нашего малого с ним разговора.

Так оно и получилось. Я так предполагаю с Ваниных слов, он дает намек, что, мол, пишите телеграмму своему геофизику Шимановскому о том, что я [видимо, Балыгин Михаил – прим. редактора] не даю причину задержки метеосводок […]. Из этого я вывел, что у них был разговор без нас, и Николаенко слишком много наговорил лишнего. Я чувствую, что Ваня говорит неправду, и хочется ему наедине сказать, что всё это ложь, что за углом я вообще ни о ком не говорю, ибо зачем мне это здесь делать, когда придет время, меня вызовут в комитет и там попросят дать отзыв. И я дам его такой, какой есть на самом деле. Я не люблю подлизываться под начальство, а люблю правду, сказать всё, что есть на самом деле и указать свои недостатки. Что Ваня – хороший работник и товарищ, этого я не могу скрыть, какие бы у нас с ним ни были отношения.

И вот как низко и позорно было говорить пустые слова, да ещё кому – старшему по зимовке Николаенко! Для какой это цели это он сделал, я не знаю. Но мне кажется, что Ваня не будет этому долго верить.

Да, это небольшая ссора, и если кто-либо будет читать мой дневник там, на материке, наверное, подумает, что из-за такой мелочи получилось такое дело.

Да, друзья, такие вот мелочи-то и бывают на полярной станции. Ведь надо понять одно: что у нас четыре человека [всего], и у тебя только три человека, с которыми ты повседневно встречаешься. И вот если у тебя убудет [из общения] один человек, хотя и на время, то это очень тяжело, да ещё такой человек, которого ты всех больше уважаешь и любишь за его товарищеское отношение к ребятам и к работе.

23 ноября [1935 г.]
Вчера получил телеграмму от брата следующего содержания: «ТИКСИ МОСТАХ БАЛЫГИНУ ЖИВЕМ ПО-ПРЕЖНЕМУ ДЕНЬГИ ПОЛУЧАЕМ ПРИВЕТ КОСТЯ». Наконец-то я успокоился: там всё в порядке. И на душе стало легче, а то ведь уже четыре месяца я не получал из дома вестей.

 

Дела у нас, можно сказать, пошли опять по-старому, как будто бы и ничего не было. Вчера была зарядка аккумуляторов, и весь вечер горел электрический свет. Мы воспользовались этим моментом и занялись фотографированием. Сняли отдельно радиотехника Ваню Шалагинова за работой, потом сфотографировался Юрий Романенко, а после него я и Ваня сфотографировались вместе, чему я был очень рад, потому что давно хотелось мне с ним сфотографироваться.

Ночью эти снимки проявили. Получилось всё неплохо.

Как ни странно, а всё-таки прошла моя глубокая обида за его поступок, который он только два дня тому назад совершил (он – это Николаенко). Он хотел сделать номер в его пользу, а вышло как раз наоборот. Николаенко у нас старший по зимовке. Он как бы является начальником зимовки. Но он какой-то безавторитетный человек. И если бы кто-либо сейчас незаметно [для нас] пожил несколько дней, то ясно бы увидел действительность этого положения. Несмотря на то, что некоторые вопросы и должны решаться совместно с ним, но обычно это делается без него.

А Ваня – совершенно другой человек. Был на флоте, узнал море, прошел службу на флоте – всё это сделало его авторитетным человеком, [можно даже сказать] любимым парнем всей зимовки. Он никогда не отказывается помочь в любой момент любыми способами. Если требуется рассмешить, чтобы рассеять всякие думы, он делает это. Если [нужно] помочь в работе, никогда не откажет. И если [мы] просим узнать новости из эфира, он и это делает. Сегодня утром даже слушали новости из Москвы.

И вот у Николаенко была мысль: если он сумеет разбить эту дружбу, то тогда, мол, он сделает большое дело для того, чтобы самому стать авторитетней, ибо он думал, что тогда только и буду с ним разговаривать. Но, увы, как он ошибся! И он это видит сам. Но что поделаешь. В следующий раз не будет он этого делать.

Ваня, видно, тоже ему не поверил, и вместо того, чтобы разъединиться, мы, наоборот, ещё дружнее стали с ним. И я это сам замечаю. Это для меня очень хорошо, ибо кроме как Ваню, я на нашей зимовке уважать так никого не буду.

8 декабря 1935 г.
Глубокая полярная ночь. Уже скоро месяц, как не восходит солнце. День очень ма-ленький. Вернее, только рассветает немного (часа на два), и снова наступает ночь.

Да, эта ночь… Из-за неё приходится сидеть всё время дома, от чего увеличиваются споры из-за всяких мелочей. Несколько дней тому назад я поссорился с метеорологом Юрием за его халатное и невнимательное отношение к работе. Он очень сильно обиделся. Ну и пускай обижается. Мне надо будет сдавать весь собранный научный материал, так как я являюсь старшим метеорологом. Но на сей день у нас с ним опять всё наладилось, и всё пошло по-старому, как будто бы и ничего не было.

Крупная ссора произошла между Николаенко и Ваней Шалагиновым по поводу его работы. Николаенко хотя и ничего не знает по радио и метеорологии, а везде сует свой нос. Вот Ваня на него и психанул (это на нашем языке значит «поругался»). Дело дошло до того, что Ваня написал письмо начальнику полярной станции Тикси Гонцову про Николаенко, что он везде лезет, а Николаенко, в свою очередь, тоже Гонцову про Шалагинова, что он его не слушает. Гонцов является начальником полярной станции Тикси, к которой и принадлежит наша станция на о-ве Мостах. Интересно, чем у них кончится дело. Но будет очень жаль, если возьмут отсюда Ваню, хорошего товарища, ведь всегда вера больше начальнику, что бы он ни сказал.

У меня заболели зубы. Об этом было сообщено Гонцову: у них есть врач. Последовал ответ, что, как только будет хорошая погода, пришлют нарты и меня отвезут к врачу для удаления зубов. Так что скоро мне придется прокатиться на собаках 50 км.

Ветер, дующий уже несколько дней, не прекращается. Сидим всё время дома и мало разговариваем. И вот теперь-то и настало время, когда надо и хочется вспомянуть свою родину и знакомых. Да, как сейчас далеко, далеко, через это замерзшее торосистое море, через тундру, через тайгу и далее, далее на юг, где-то под Москвой расположено моё родное село Спас, в котором я родился и в котором я провел свои юные, молодые годы. Да, остались лишь только одни воспоминания о моей молодой жизни, в которой было пережито так много трудностей и горя. Даже сейчас не в силах взвесить я всего пережитого. Мало было радостных дней у меня. Почему-то о большинстве из них [у меня] были туманные и нерадостные [воспоминания]. Лишь иногда были счастливые дни, которых было больше перед моим отъездом. Это те дни, когда мы вместе с Авой встречались и уходили гулять вдвоем. Но, увы, как их мало! И будут ли они опять, когда я приеду из Арктики? Единственный человек, Ава, с которой мы решали все наши наболевшие вопросы. Я всё без исключения рассказывал ей, и становилось как будто бы легче от этого. Да… Но это теперь только мечты. Неужели наступит тот день, когда я опять со своей любимой по детству девочкой буду вместе или, может быть, её уже больше в девушках не будет, и тогда она уйдет совсем от меня, нанеся мне тяжелый удар.

12 декабря 1935 г.
Получили сообщение, что выехали нарты, везут нам керосина, рыбы и хлеба.

Около двух часов дня вдали показались нарты, и через полчаса упряжка собак подъехала к нашему дому. С нартами приключилось маленькое несчастье: при наезде на торосы был сломан один полоз, и все вещи, которые они везли к нам, остались на месте аварии. Вскоре полоз отремонтировали, и Юрий с каюром Ваней отправились за оставленным в море вещами.

Светила луна, поэтому легко было ориентироваться по старому следу. Через два часа они вернулись обратно, захватив с собой все вещи. Опишу немного каюра Ваню. Якут, молодой парень лет двадцати. Работает в Тикси уже второй год, и не один раз уже бывал во многих местах нашего района, а также и у нас на острове Муостах. Видно, что парень очень мало развитый, но зато он много знает о здешней пурге. У него масса рассказов о случаях из его личного опыта, когда пурга заставала его в море.

Он сообщил нам, что с этими нартами должен уехать и я в Сого для лечения зубов. Я, конечно, был очень доволен, что наконец-то я дождался дня, когда буду иметь возмож-ность увидеть всех знакомых по дороге и по совместной работе, а также возьму весь на-учный материал, собранный за три месяца, сдам его на проверку и получу инструктаж.

Встав раньше обычного, мы позавтракали, уложили вещи. В восемь часов тридцать минут я взял у ребят письма, забрал научный материал, попрощался с оставшимися и сел в нарты. Всю работу по метеорологии поручил Юрию Романенко.

Светит луна, погода очень хорошая, благоприятствует нашей поездке. Скоро скрылся из вида наш дом. Впереди около сорока километров по льду до полярной станции Тикси. Собачья упряжка везет очень хорошо. Я погрузился в воспоминания о моей родине и [в мечты] о том, как я буду встречен в Тикси. Мой каюр Ваня напевает про себя какую-то якутскую песню. Изредка приходится сходить с нарт и бежать за ними, чтобы разогреть застывшие ноги или если впереди видны торосы, через которые труден проезд на нартах, в которых имеется груз. Собаки, чувствуя облегчение, с большей силой начинают бежать, и порою их даже очень трудно догонять.

Вскоре показались Караульные Камни: это большие глыбы из камня, торчащие в заливе. Около них как раз будет половина нашего пути. Через полчаса мы их миновали. Впереди виден мыс Косистый, от которого до полярной станции Тикси 20 км.

На мысе Косистый имеются строения. Это остатки рыбацких построек. Рыбаки живут здесь только летом. Но вот около гор показались маленькие точки. Они стали расти, и вскоре вполне можно было различить строения, радиомачты. Всего четыре месяца назад я уезжал отсюда на Муостах. Собаки, почуяв близость строений, припустились ещё сильнее.

В 12 ч 30 мин, то есть после четырех часов в пути, мы прибыли в Тикси. Первым долгом я направился в столовую в надежде встретить там кого-либо из зимовщиков, но напрасно. Никого там не было: все на работе. Тогда я направился в обсерваторию, и вот там-то я и встретил своих знакомых по работе метеорологов. Они уже давно знали, что я должен был приехать. После того, как я сдал весь научный материал, который я привез к ним, мы направились в столовую, так как скоро [там] должен был накрываться стол.

По дороге в столовую я встретил Валентина Самарина (это приятель Вани Шалагинова) и ему от него было письмо, которое я ему сразу и вручил. Валентин пригласил меня посетить их синоптическую комнату. Комната на первый взгляд ничего, но очень холодная. Лежит масса синоптических карт.

После посещения этой комнаты он [Валентин] пригласил меня в свою жилую комнату в этом же доме. В этой комнате живет четыре человека, она вполне свободная и теплая.

Меня познакомили с Васей. Это радист, приехавший с полярной станции Омолой. Там он зимовал год. Этой навигацией направлялся в Москву, но не успел на пароход, и вот теперь зимует второй год. Парень очень хороший (да, для меня, я почему-то всех считаю хорошими ребятами).

Мы направились в столовую. В столовой меня хорошо приняли, так как я был новый человек. За стол я сел вместе с Жемчужиным (старший гидролог), который, конечно, стал интересоваться нашей работой и жизнью на острове.

После обеда я пошел в комнату гидрологов, сдал им материал наблюдений за льдом и уровнем моря.

Перед ужином я познакомился с Петей Макаровым – комсомолец, повар, который должен был ехать на станцию Омолой, но его оставили в Тикси. Очень живой и веселый парень. Здесь ещё были ребята с Омолоя: Сеня (каюр) и Вадим Смирнов (метеоролог), с которым я занимался в одной группе на курсах в Москве.

В столовой меня увидел начальник полярной станции Тикси Д.Я.Гонцов. Он при-гласил меня для переговоров с ним. Первые вопросы он мне задавал поверхностные: о состоянии нашей зимовки. А потом, когда речь зашла о том, что у меня имеются к нему письма, он попросил, чтобы я их принес. Я выполнил это. И первое письмо, [которое] он открыл, было от Николаенко. [Он – Гонцов] начал его читать. Сильно смутившись, он мне вычитывал основные пункты, которые ему казались очень опасными. Чего только здесь ни было написано – и правда, и ложь. Это может писать лишь человек, потерявший автори-тет, и только чтобы ухватиться за последнюю надежду, что его вернут. Но это навряд ли когда будет. Так может действовать мелочный, невежественный человек, стараясь зарабо-тать какое-то доверие от начальства. Но напрасно он [Николаенко] так думал. Надо действовать по-другому. Из этого у него заведомо ничего не выйдет.

Некоторые выдержки я приведу: якобы Шалагинов не выключает накала после работы; что якобы он все время ругает начальство Тикси и Мостаха за бардачную постановку и работы; что он не встает к завтраку и много-много других мелких совсем неверных сведений. Например, якобы Шалагинов спит, когда его вызывают, и мы не знаем, проснется он или нет; что накал включают метеорологи и т.д. и т.п. И вот выводы из этого делайте сами.

Что я мог ответить на это Гонцову? Сказал ему, что половина из написанного является ложью, и просил его, чтобы он сам приехал и уладил все вопросы на месте. Он [Гонцов] согласился с этим, сказав мне, чтобы я передал Николаенко, что всё, что он написал, это мелкие вещи и можно их уладить самим. В недалеком будущем он должен приехать сам.

Ночевал я у Валентина Самарина. Он лег на полу, а я – на его кровати (это так встречают у них гостей).

На следующий день я пошел в порт залечивать зубы. Порт находится в 8 км от полярной станции Тикси. Здесь в порту я увидел опять много знакомых ребят, которые ехали вместе со мной. Они стали расспрашивать, как мы живем и работаем, и сильно, конечно, удивились нашей обостренной жизни на нашей зимовке.

В порту идёт очень много работы: установка радиомачт для радиоцентра, который будет работать прямо с Москвой. С радиоцентра я направился в амбулаторию, где мне залечили два зуба.

Перед тем, как идти в амбулаторию, я зашёл на шхуну «Полярная звезда», зимующую здесь. На шхуну у меня было письмо Игорю Монастыреву от Юрия, который знал его раньше. Я лишь только сегодня познакомился с ним [с Игорем Монастыревым].

Пообедав в порту, я направился в Сого. То есть на полярную станцию Тикси я вер-нулся часов в шесть вечера. Пошел прямо в кают-компанию, откуда доносились звуки рояля: на нем играли Люба Чусова и Сеня-каюр. Как приятно было послушать музыку после этой тихой и «спокойной» жизни на о-ве Муостах!

15 декабря [1935 г.]
Снова ходил в порт, к врачу с зубами, и уже теперь он мне их вылечил.

С 16 по 21 [декабря 1935 г.] пурга.

Сильный ветер со снегом дул все пять дней. Никаких особых изменений в жизни не было. Все дни я проводил у Валентина и у него ночевал. Ох, и надоела эта пурга! И вот, в один вечер, пурга уже стихла. Это было в ночь на 21-ое.

Мы с Валентином пошли гулять вокруг полярной станции Тикси. Но ветер ещё не совсем стих, и мы, хорошо прогулявшись, дошли до обсерватории, взобрались на метеорологическую вышку. Мы с ним [Валентином] долго стояли на ней и интересовались работой метеорологических приборов, установленных на ней. Всех интереснее прибор аэромес, который будет радировать самостоятельно температуру и ветер, когда он будет установлен отдельно на горе.

Мы решили пойти обратно, и вот тут-то мне не повезло: я нечаянно попал под крыло аэромеса, которое стукнуло мне по голове, да так сильно, что я еле удержался на ногах. На помощь ко мне пришел Валентин, который помог мне сойти с вышки, и мы отправились с ним к врачу. Дорогой решили не говорить правильную причину моей боли, а ска-зать, что, мол, вот случайно налетел на дверь, а то ведь здесь тогда поднимут на смех, да ещё кое-что прибавят.

Но всё обошлось благополучно, и на этом всё кончилось. Скоро пурга стала стихать и…

22 декабря [1935 г.]
пурга совсем стихла. Меня попросил М.Ф.Лебедев, чтобы я пошел в порт дня на три для авральных работ по подъему мачт для радиостанции. Я согласился и в этот же день направился на место назначения.

Я пробыл в порту четыре дня. Потом меня вызвали и сообщили, что 27 декабря я должен выехать на о.Мостах.

В порту ничего нового. Никого я там не встретил. Там, как в уездном городе – много народу и совсем непохоже на зимовку. Поэтому я не считаю нужным описывать жизнь порта.

27 декабря [1935 г.]
День моего отъезда из Сого на остров Муостах

Утром позавтракали, поговорили, выезжать или нет. Решили пока, что нет, так как погода плохая, туман и идет снег, видимость очень плохая. Через полчаса погода не улучшается. Но всё-таки решили ехать.

У меня мой старый спутник – Ваня-каюр. Взяли компас и, попрощавшись, с кем только было возможно, мы тронулись в путь.

Первые двадцать километров мы проехали очень хорошо, так как был ориентир – горы у берега. Но вот берег кончился. Мы меняем курс (по компасу) прямо на остров и выходим в море.

Погода всё ухудшается: туман и идет снег. Берега совсем не видно. Часто делаем остановки и проверяем наше направление. Но вот показались Караульные Камни. Это значит, что полпути пройдено. Осталось ещё столько же. Недолго было видно эти камни: скоро они тоже скрылись из виду.

Идет слабый снег, видимость очень плохая. Мы стали сомневаться в том, верно ли мы взяли путь и не сбились ли мы с дороги, так как вот уже несколько часов мы блуждаем по морю, а острова нет. Решили сделать ещё один переход и дальше пока не продолжать путь: будем ждать до ночи, а ночью, если мы недалеко от острова, увидим сигнал (зажгут костер). А если и сигнала не увидим, то будем ночевать в море.

Но вот Ваня-каюр кричит, что он увидел сигнал. И действительно, не так далеко пылал костер, на который мы взяли курс, и минут через двадцать мы подъехали к нашему дому.

Собаки встали. Опять я увидел трех моих товарищей: Юрия, Ваню и Николаенко. Вошли в натопленную комнату. И как уютно кажется в ней после такой поездки! У Вани я узнал, что у него с Николаенко всё без изменений.

1 января 1936 г
. Новый год. Сегодня накрыли стол с большим выбором, и даже есть вино в честь Нового года. Изрядно поевши и выпив вина, мы немного повеселели, но не то, что должно было бы быть. Мы не должны повесить головы и смотреть только к себе в чашку. А всё потому, что неумение Николаенко руководить, так как это должно быть на севере, вызвало у всех возмущение его поведением.

7 января 1936 г.
День моего рождения. Я взял у начальника две бутылки вина, и во время обеда мы их распили. В честь моего дня рождения пожелали мне успехов в жизни и в женитьбе, когда приеду на материк. Да, вот здесь на севере, далеко от дома, мы справляем этот праздник, в то время как там, наверное, и позабыли о моем дне рождения.

26 января 1936 г.
Да, долго я не писал: не было настроения записывать всякие мелочи. Но сегодняшний день замечателен тем, что сегодня кончилась полярная ночь и в первый раз взошло солнце. Этот день мы отметили выпивкой в честь восхода солнца.

8 февраля [1936 г.]
Приехал с Омолоя начальник зимовки Хворостанский и задержался у нас. Едет он на полярную станцию Тикси по нуждам станции. Он рассказал нам о своей зимовке и удивился, что так тесно мы живем в одном доме, но в то же время сообщил, что [в таком случае] меньше дров надо пилить.

В этот день вечером он выехал в Тикси.

13 февраля [1936 г.]
Во время проверки дымохода на чердаке т. Николаенко сорвался и упал, при этом он сильно разорвал себе правую руку гвоздем. Необходимо оказать ему первую помощь.

Мы сообщили об этом в Тикси, чтобы [оттуда] выслали нарты.

14 февраля [1936 г.]
Так как Николаенко должен уехать в Тикси для лечения раны, мы произвели зарядки аккумуляторов. Во время зарядки произошла авария: динамо сгорело или размагнитилось.

Шалагинов с Николаенко всё ругаются. Дальше жить так нельзя. Надо кого-нибудь отсюда убрать. Наверно, уберут Шалагинова.

15 февраля [1936 г.]
Приехали нарты, взяли Николаенко. За старшего по зимовке остался я, согласно телеграмме Гонцова из Тикси.

ЗАПИСЬ ПО ВОСПОМИНАНИЯМ

Сегодня 16 февраля 1937 г. я нахожусь на полярной станции Тикси. А как это получилось?

Через несколько дней [после того], как Николаенко уехал, он вновь вернулся, а также с ним приехал новый радист Вася Глухов. Приехали они на машине.

Было устроено собрание, где нам сказали, что Шалагинов должен уехать обратно, так как ему необходимо отдохнуть после маленькой зимовки.

Машина у нас потерпела аварию и простояла дней 15 в ожидании ремонта. Потом её отремонтировали шофер Саша Кабанов и Миша (тоже шофёр). И они уехали.

Опять пошла жизнь вчетвером. Но вот беда – опять я, Юрий и Вася Глухов жили хорошо, а Николаенко опять ворчит и ворчит, а в феврале даже рискнул проводить вредную теорию для зимовщиков. Юрий, а также и я сумели дать ему хороший отпор. Например, Николаенко говорил, что «у нас в снабженческих организациях сидят жиды и ихнее засилье там» или «стахановцами у нас считают тех, кто много говорит». Вот такие реплики, чуждые нам, получили хороший отпор. Это ещё подтверждает, что коллектив у нас был здоровый.

Но вот прошло два месяца, а так как Глухов должен был уехать, то его сменил радист Володя Виллер. Это было 28 апреля.

 

15 июля 1936 г.
А уже к первому мая 1936 г. приехал из Тикси повар Петя Макаров, и как бурно, как приятно мы провели день 1 Мая! Это один из лучших дней изо всего нашего года. И это объясняется, конечно, тем, что присутствовал Петя Макаров – живой, веселый комсомолец, который в дальнейшем также вписал очень и очень многое в нашу жизнь.

За ним (это уже 10 мая) пришли лыжники из порта. Был туманный, теплый день. Ваня Рыжиков сообщил нам, что у нас имеется три комсомольца, и нам необходимо выбрать комсорга. Комсоргом выбрали меня. И вот пошла наша комсомольская жизнь и работа.

Появились куропатки, мы ходим на охоту. Скоро должны прилететь гуси.

20 мая [1936 г.]
приехал для работы Володя Тавровский – комсомолец. Итого нас пять комсомольцев, и один из некомсомольцев и беспартийный был Николаенко.

Жизнь пошла лучше и веселее. Появились гуси и утки. Мы охотились на них тоже. Стало так тепло и хорошо на улице! Появилась вода на льду, солнце перестало заходить, и настал полярный день. Расцвели цветы, и вскрылись озера. Появились забереги.

Мы все живем, за исключением Николаенко, весело и хорошо. Вскоре лед стало ломать и частями уносить в море. Всё больше и большее виднеется чистой воды. Опять лето. О, как это приятно!

Вскоре в стороне Тикси мы заметили, что стали выходить шхуны для пробы после зимней стоянки. Одна из шхун пришла к нам и привезла строителей для постройки дома на второй год зимовки.

Строительство дома началось. Со шхуной приехал комсорг Плоткин Натан. Он мне сказал, чтобы я выехал в Тикси для того, чтобы сделать отчет о проделанной работе по комсомолу.

Я выехал вместе с ними в этот же вечер в порт. О, какая встреча! Я приехал на передающий центр, а там знакомые ребята. На следующий день прилетел из Якутска т. Белокон – помполит начальника по комсомолу, и мы устроили заседание комитета, где я также сделал отчет по комсомолу.

Вскоре я выехал опять на полярную станцию. Повара у нас забрали, а за ним вскоре уехал биолог. Так что нас опять осталось четыре человека да четыре человека строителей.

Скоро строители тоже уехали, и дом остался недостроенным. Несмотря на то, что наступил сентябрь, пароходы ещё не приходили. Тяжелые льды не дают возможности пробраться к нам в Тикси.

Вскоре после того, как уехали строители, я получил телеграмму, [в которой было сказано, что я должен] сдать дела Романенко, а мне самому следует выехать в Тикси для того, чтобы отправиться на зимовку на остров Дунай.

За мной пришла шхуна, и я, попрощавшись с [оставшимися] зимовщиками, уехал. По приезде в Тикси я сразу стал готовиться к отъезду на полярную станцию Сагастырь.

Как только пришли пароходы, мы погрузили наши грузы и направились по новому назначению в Сагастырь. Ввиду того, что место, где находился остров Сагастырь, было мало изучено, нам так и не удалось до него добраться, несмотря на все наши старания. Машина у нас плохо работала, да и компас тоже прилично врал, так как не было известно угла склонения для данного места.

Несколько дней мы пробивались к острову, но сильная мель не дала нам возможности даже увидеть берега дельты Лены. Делать было нечего – мы пошли обратно. Стал разыгрываться шторм, и к ночи он уже стал настолько сильным, что волны заливали палубы.

Бедные собаки! Как им досталось в эти дни: их обливало холодной солёной водой, и они сразу обмерзали. И так было несколько дней.

Я окончательно заболел. Меня укачало и я слег. Был не в силах ходить, есть ничего не хотелось. О, как я ругал себя здесь в это время за то, что поехал на шхуне в Сагастырь.

Несколько дней мы бродили, пытаясь вернуться обратно в Тикси. Где мы только ни были: например, были почти в устье реки Яны и ещё где-то (точно сказать не могу, так как мы сами тогда не знали точного местоположения).

Благодаря опытному капитану (Вадим Павлович Пай) мы всё же к утру 6 октября прибыли в бухту и встали на якорь.

Какой славный был у нас капитан! Он такой мягкий, добрый и в то же время строгий [и требовательный] к дисциплине.

Море начинало замерзать. Чувствовалось приближение зимы. Уже выпал снег, и горы все покрылись белой пеленой.

Пароходы ушли, и остались здесь одни баржи, груженные только что привезенными продуктами. Несколько дней нам пришлось поработать на разгрузке этих барж.

В начале ноября я вступил на временное дежурство в обсерваторию Тикси, и это дежурство продолжалось до 15 марта 1937 г.

За это время много было праздников, банкетов, а также и именин. Также было много плохих моментов в нашей жизни. В особенности памятны мне гонения на врача Крюкову и всякие другие мелкие вещи. Да, как это всё неприятно переживать на зимовке. Сколько уходит нервов, сил, и всё из-за того, что нет хорошего руководства.

Письма я получаю довольно часто. Больше всех пишет моя сестра Зина. За это я её очень и очень благодарю. Трудно оценить, как приятно читать письма [от родных] в такие тяжелые минуты.

Но вот издан приказ о том, что экспедиции в Сагостырь надлежит немедленно подготовиться к отъезду на тракторе.

Нас останется трое. Это – Кругляков, Будылин и я. Я очень и очень доволен, что с нами едет Саша Будылин.

Начались сборы, заготовка продуктов, оборудования, стройматериалов и т.п. Всё это мы скоро погрузим на сани, и придется нам ехать за 400 км на север, а что там [нас ждет] и какой нам предстоит путь, сейчас я не могу ничего сказать…